В истории семьи атамана бывшей станицы Монокская Минусинского уезда Енисейской губернии приказного Анания Байкалова были крутые повороты. До октябрьского переворота 1917 года трудолюбивая казачья семья жила безбедно, благополучно. Однако уже в 1919 году старший сын атамана Иван умер от тифа во время прохождения военной службы в одном из Енисейских казачьих полков армии адмирала Колчака.
Через несколько лет середняцкое хозяйство Анания Ильича Байкалова было “раскулачено”, а сам он лишен избирательных прав и препровожден в Минусинскую тюрьму, где в апреле 1929 года его вместе с еще полутора десятком монокских казаков (крепких домохозяев) “тройка” ОГПУ по Запсибкраю приговорила к ссылке на вечное поселение в Туруханский край. Весной 1931 года выслали его жену Феоктисту Марковну (урожденную Сипкину) и четверых их малолетних детей. Обо всех коллизиях, случившихся с этой семьей в предвоенные годы, оставил свои воспоминания младший сын последнего монокского атамана — Иван-второй Ананьевич Байкалов (1922 — 2003 гг.), гвардии подполковник в отставке, кавалер нескольких боевых орденов и медалей. Сегодня публикуется фрагмент его воспоминаний.Прошло несколько месяцев после того, как был арестован и осужден наш отец. Местом ссылки ему был назначен маленький поселок в Туруханском крае. За время отсутствия отца чувствовалось, что тучи сгущаются и над всеми нами. Вначале сельсовет запретил детям репрессированных посещать занятия в школе. Позднее увеличили налог на имущество и обложили хозяйства “кулаков” непосильным “твердым заданием” по сдаче дополнительного количества молока, масла, яиц, шкур КРС. Позже вышло постановление о запрещении всем членам семей раскулаченных посещать лавку потребкооперации. Все это время семьи раскулаченных из Монока изгонялись из своих домов и были вынуждены ютиться где придется: в соседских амбарах, банях, ригах…Весной следующего, 1931 года председатель Монокского сельсовета принес маме постановление о том, чтобы наша семья в течение 48 часов покинула место жительства и отправилась на сборный пункт раскулаченных, который находился в 40 километрах, в райцентре. С собой разрешили взять только по паре белья, немного продуктов и теплую одежду. Наш большой крестовый дом из лиственницы, добротные надворные постройки, весь домашний скот, лошади и сельхозинвентарь, земельный надел в одночасье стали колхозными…На четвертые сутки мы с мамой и братьями добрались на конной повозке до товарной станции Абакан. Именно здесь раскулаченные семьи, коих тогда было весьма немалое число, распределялись согласно разнарядке НКВД в места ссылки. После того, как железнодорожный состав был сформирован, под неусыпным вниманием милиционеров начался наш нелегкий путь в неизвестность… Надо сказать, что среди ссыльных был разный люд. Ехали, как мне, ребенку, тогда казалось, древние старики и люди среднего возраста, встречались и совсем молодые лица, было среди нас немало и ребятни, — ведь семьи тогда были в большинстве своем многодетные. Состав двигался очень медленно, поэтому имелась возможность во время стоянки на станциях раздобыть кипяток или выменять у местных жителей небольшое количество еды, ведь собственные запасы закончились в два-три дня…Примерно через две недели состав дотащился до Томска. Затем под охраной милиции колонна спецконтингента была приведена на речную пристань: здесь людей грузили на баржи, которые тянул по реке маломощный буксир. Согласно разнарядке НКВД, наша семья, в числе сотни семей таких же раскулаченных, попала на самый север Тегельтетского района Томской области. Через несколько дней пути баржу причалили к берегу прямо в тайге, среди огромной лесной гари, простиравшейся на многие-многие километры. Именно здесь и надлежало отбывать нам ссылку. В глухой тайге был образован целый ряд лесопунктов одного из государственных леспромхозов, который и должен был поставлять государству лес, заготовляемый трудами раскулаченных.Место это наводило жуткое впечатление: вокруг сплошная многокилометровая гарь, которой не было видно ни конца ни края. Поэтому первым делом взрослые мужики стали валить этот горельник, а другая их часть в срочном порядке приступила к рытью землянок — суровая зима была не за горами. Наша семья делила землянку с семьей из деревни Очуры — земляками, товарищами по общему несчастью.Хорошо помню, что первая зима на новом месте выдалась очень тяжелой, стояли сильные холода. Страшно голодали, не было никакой медицинской помощи, поэтому многие старики, женщины, подростки и особенно младенцы умерли от голода и холода в первую же зиму. Все взрослое население поселка должно было ежедневно выходить на работу по строительству дороги для вывозки леса и на его заготовку. Кроме того, люди пытались раскорчевывать небольшие делянки от кустарника и корней деревьев, чтобы иметь возможность хотя бы по весне немного улучшить свое питание. Мы, ребятишки 10 — 11 лет, к работе в ЛПХ не привлекались, но должны были самостоятельно заготавливать дрова, собирать сосновую смолу — живицу, съедобные коренья, грибы, ягоды. Эти лесные деликатесы были большим подспорьем для того, чтобы выжить в тех суровых условиях.Весной следующего года случилось радостное событие: к нам из туруханской ссылки приехал отец, который все это время добивался, чтобы власти позволили воссоединиться всей семье. Однако радость наша была недолгой. Месяцы ареста и содержание под стражей в Минусинской тюрьме, плохое питание и незаслуженное наказание (только представьте себе страшную формулировку — “вечное поселение”) превратили его в тяжелобольного старика, жить которому оставалось не более полугода. Тогда мы этого еще не знали. Однако в моей детской памяти навсегда сохранились воспоминания мамы, которые я пронес через всю жизнь. Еще при старой власти, являясь родовым монокским казаком, отец ежегодно призывался на военные сборы, которые проводились в казачьей станице Каратузская — ныне это один из райцентров на юге Красноярского края. Во время подобных сборов мама и навестила отца: “Вот отец красиво и лихо выполняет различные упражнения в седле — джигитовку. Он галопом мчится по плацу и ловко встает на спину своего коня… Вот он снова в седле, и на полном скаку направо и налево “рубит лозу”… Опять на полном галопе мчится на коне и поднимает с земли мой носовой платок…” Говорила еще, что за хорошую джигитовку отцу дали какой-то ценный приз, то ли компас, то ли портсигар…Крепко запали в мою детскую голову рассказы мамы об отце, и я решил тогда для себя: вырасту — стану таким же лихим казаком, каким был мой отец! …И вот того, кто был образцом для подражания, не стало, а на местном кладбище — одной безымянной могилой больше. Понятно, что после смерти отца положение нашей семьи стало почти безвыходным. В одиночку маме приходилось содержать, кормить и обстирывать всех нас. Конечно, мы, как могли, старались помочь ей. Не скрою, мне приходилось ходить по окрестным селениям, расположенным в 20, 30 и даже 40 километрах от нашего лесозаготовительного пункта, и просить у людей милостыню. Навсегда в моей памяти остались такие вот куплеты, которые мы исполняли на пару с моим соседом по землянке и товарищем по общему несчастью Генкой Субботенко: “Зять на теще капусту возил, молоду жену в пристяжных водил. Ну-ка, ну-ка, теща моя. Тпру! Стой, молодая жена”. За исполнение этой или ей подобных частушек сердобольные старушки давали нам с Генкой чего-нибудь съестного.Мой старший брат Василий добывал хлеб насущный по-иному. Он рос смышленым малым и мог починить разные бытовые механизмы: часы, утюги, керосиновые лампы и прочую утварь. При этом он “вращался” среди разных людей, и однажды в разговоре с мамой рассказал ей, что на соседних участках леспромхоза имеются случаи побегов ссыльнопоселенцев на волю. При этом, говорил Василий, у комендатуры нет никаких технических возможностей и средств для розыска и поимки бежавших, поэтому подобная “пропажа” списывается на разного дикого зверя — медведей, волков, которых и вправду было в тех местах великое множество. Видимо, администрация рассуждала примерно так: задрал дикий зверь в тайге ссыльнопоселенца, ну и бог (черт) с ним, весной по реке новых привезут.Понимая, что следующую зиму нам вряд ли удастся пережить, мы сообща стали лихорадочно искать выход из положения. И то ли от отчаяния и безысходности созрел дерзкий план побега из ссылки! Мама скопила немного муки: пекла хлеб и сушила сухари, также заготовили сушеного мяса марала, которого мужики добыли на охоте.Первым “в бега” ушел старший Василий, за ним — средний брат Михаил. Последнему сильно не повезло: на одном из переходов он провалился под лед, тяжело заболел воспалением легких и умер в одном из поселков по дороге на волю. Через некоторое время ушли пешком из опостылевшей ссылки и мы с мамой… С огромными трудностями нам удалось добраться до Ачинска. Там мы сели на поезд до Абакана. Обходя населенные пункты, через две недели пешего пути по Койбальской степи все-таки добрались до бывшей казачьей станицы, а ныне села Арбаты, где у мамы жили дальние родственники. Они нас и приютили.Пришлось нам придумывать новую биографию. С трудом мама устроилась на работу в местный леспромхоз. Побег этот не прошел для пожилой уже женщины бесследно, вскоре мама тяжело заболела и окончательно слегла. Через некоторое время ее не стало. Я остался совсем один.
Примерно через месяц после смерти мамы за мною приехала старшая сестра, которая была замужем за фельдшером из погранкомендатуры и жила в селе Ермаковское Красноярского края. Так я попал в новую семью, которая приняла меня как родного. Пошел учиться в школу. Мечтал стать морским офицером и серьезно готовился к этому. Но моим планам не суждено было сбыться — началась война, которая вновь круто изменила судьбу многих миллионов моих сверстников. Но это уже совсем другая история.
Иван БАЙКАЛОВ,родовой монокский казак,гвардии подполковник в отставкеБейский район