Наш постоянный автор Геннадий Дураев, ныне пенсионер, в прошлом директор Идринской музыкальной школы, недавно принёс мне свою рукописную книгу. Это рассказы о жизни, интересные истории, воспоминания о родных и близких людях, написанные живо, с большой теплотой и любовью. Но особняком стоят воспоминания о Великой Отечественной войне, в которой принимал участие отец Геннадия Дураева, Григорий Захарович.
— Эти истории отец рассказывал нечасто, а я, мальчишка совсем (на фотографии Геннадий держит отца за руку), всё запоминал. У меня 12 братьев и сестёр было — все до войны родились, а я, тринадцатый ребёнок в семье, последыш, после войны. Папа, Григорий Дураев, был призван на службу в ряды Советской армии в 1939 году, участвовал в Финской кампании, а в июне 1941 года был мобилизован на войну с немецко-фашистской Германией.
Сейчас мне хочется сохранить память о моих родных, о тех тяжёлых испытаниях, которые были пережиты ими в военные годы, и я вспоминаю и записываю то, что рассказывал отец — настоящий мужик, воин, о своём ратном труде и подвиге. Эти рассказы — реальная история войны, жизни…
Боевое крещение в ледяной купели
— После прохождения краткосрочных сборов нашу часть направили на защиту города Ленинграда. К Ладожскому озеру прибыли рано утром, расположились в соседнем лесочке и стали ждать своей очереди для погрузки на пароходы.Некоторые части уже загрузились и были отправлены, некоторые только готовились на берегу. Три парохода, до отказа заполненные солдатами, отчалили, и вскоре в небе появился немецкий самолёт-разведчик. Он облетел территорию, дал несколько пулемётных очередей по группам стоявших солдат и, убедившись, что нет прикрытия, скрылся.Вскоре мы услышали гул моторов: это шли бомбардировщики. Они, звено за звеном, заходили на цель и сбрасывали на пароходы свой смертоносный груз, отправляя одно судно за другим на дно озера….Мы стояли на берегу и были не в силах помочь погибающим. От этого наворачивались слёзы на глаза.
Учитывая складывающуюся ситуацию, командир нашей части договорился с капитаном парохода о транспортировке нас в ночное время и без огней, с тем расчётом, чтобы береговое охранение врага не смогло заметить судно. Обошлось…
Уроки войны и милосердия
Прибыв к месту дислокации, занялись укреплением своего оборонительного рубежа. Место было болотистое, и вода быстро заполняла окопы, так что всегда мы были по колено в воде. Для просушки обуви и одежды сооружали из хвороста шалаши, а утром разбирали их и складывали на брустверы. Это простое сооружение помогало соблюдать светомаскировку и служило местом отдыха и обогрева. Разведённый внутри огонь не был виден противнику, и ночи проходили без прицельного обстрела. Утром немецкая артиллерия начинала стрелять по городу, а после этого переносила огонь на наши позиции. Она била поквадратно и очень плотно, превращая в месиво всё вокруг. За артобстрелом шли самолёты-штурмовики и бомбардировщики. И тогда округа скрывалась в дыму, грохоте и пыли. Было страшно — летели брёвна, щепки, комья земли, оторванные руки, ноги. Было, было… Многие молодые солдаты в такие моменты вмиг становились седыми, были случаи — и рассудок теряли.Молодые всё же были и безрассудно смелыми. Я-то помнил, что меня дома ждут дети, семья, я за них отвечал, знал, что нужно прийти живым с войны. Да и какая бравада может быть?! Учили молодых даже тому, что снаряд в одну воронку не падает, поэтому можно остаться живым даже при артобстреле. Однако попадались и «смельчаки», которые демонстративно вставали во весь рост и спрашивали: «А что это вы сидите в окопах? Ведь немца-то нигде и не видать!»— Подожди, — отвечали ему, — увидишь! А для начала пригни голову ниже!Но храбрецы такие не слушали советов, наоборот, поднимались из окопов, чтобы посмотреть, где же тут немцы. А немецкие снайперы не дремали и, случалось, в секунду находили цель. Был человек — и нет человека. Немцы в то время вояки были хорошие, опытные, недооценивать или шутить с ними не следовало.Наш комбат после отражения атак противника набирал группу добровольцев для оказания помощи горожанам. Мы экономили свои пайки и делились ими с ленинградцами. Помню, как мы обследовали несколько домов и в одной из квартир обнаружили несколько трупов умерших от голода людей и женщину, которая уже не могла двигаться. От голода у неё развилась водянка и ноги распухли.
Взглядом женщина указала на кучу одежды, в которой мы обнаружили живого мальчика. Плакать он уже не мог и только издавал слабые звуки. Мы вынесли трупы её умерших родителей, растопили буржуйку и осторожно накормили пострадавших, а затем отвезли в санчасть. Оттуда они были отправлены на Большую землю.
Вызываю огонь на себя
Советские войска прощупывали прочность обороны противника и проводили успешные операции. На нашем участке минёры подготовили проход для войск. Вылазка началась стремительным прорывом, и мы оказались в тылу врага.
Немцы сделали вид, что отступают, а затем замкнули кольцо и, сжимая его, стали уничтожать русских солдат. Для прорыва кольца требовалась помощь артиллерии, и наши её запросили. Вновь прибывшему дивизиону «катюш» было дано задание обеспечить прорыв, и они ударили, но удар в какой-то мере пришёлся и по своим. Зрелище было страшным. Горело всё: лес, земля, плавилось железо, гибли свои и чужие солдаты. В стане врага началась паника. Огромные потери с обеих сторон. Уцелевшие русские воспользовались паникой врага и чудом сумели вырваться из окружения. Они прорывались маленькими группами. От полка осталось лишь тринадцать человек.
По законам военного времени
После этого нас отвели в тыл для переформирования. Другими глазами смотрели мы на вновь прибывших щёголей, гордящихся новеньким обмундированием. Их молодые весёлые лица не были омрачены горечью утрат друзей, страхом смерти, когда от неё тебя отделяют даже не четыре шага — миллиметры, мгновения. Но мы-то знали, что их ожидает впереди, и снисходительно прощали их браваду и слабости.Особенно запомнился мне в новом пополнении двухметровый детина с доброй улыбкой. Не помню имени его, ну уж очень он был большой — даже солдатскую форму на него не смогли подобрать соответствующего размера, шили на месте из нескольких комплектов, а вместо сапог смастерили что-то наподобие бродней.Этот малый всегда стоял у раздаточного стола нашей полевой кухни — обычного пайка ему не хватало, он страдал от недоедания, несмотря на то, что повара, жалея, оставляли ему три-четыре порции. Некоторые с удивлением наблюдали, как всё это исчезало в его непомерном желудке.
Закончилась его история неожиданно. Гонимый постоянным ощущением голода, он забрался на склад и опустошил там две банки американской тушёнки, съел кусок масла, две булки хлеба, ещё кое-что по мелочи. А выбраться из склада не смог — понос его прохватил. Тут-то его обнаружили и арестовали. Расправа была жёсткой и короткой. На заседании «тройки» особистов — следователей особого отдела — его приговорили к расстрелу. В назидание другим был построен весь личный состав, чтобы каждый знал, какое может последовать наказание. Команда: «Пли!» — и рухнул на землю человек, не успевший даже в бою побывать, испугаться, порадоваться ли, как-то проявить себя. Я видел, что, когда он упал на землю, из глаз его всё ещё текли слёзы…
Невский пятачок
Командование фронтом готовило операцию по прорыву блокады Ленинграда. В город прибывали всё новые и новые пополнения из Сибири. Солдаты были одеты в белые полушубки и у каждого — автомат.Пришёл час наступления. С раннего утра началась мощная артиллерийская подготовка. Всё вдруг ожило, задвигалось. Шеренга за шеренгой шли наши ребята занимать исходные позиции вдоль реки Невы. Но немцы знали о готовившемся наступлении наших и сами интенсивно готовились к его отражению. Противоположный берег реки, где они находились, был высоким и обрывистым, и это делало их позиции менее уязвимыми. По всему берегу они понастроили всевозможные огневые точки и укрытия: доты, дзоты, траншеи и окопы, а сам берег облили водой, превратив его в скользкую ледяную горку.Момент внезапности не сработал. Но наши войска лавиной устремились на другой берег. Задача командования: ценой любых потерь преодолеть эту преграду, захватить «невский пятачок», превратить его в свой плацдарм. Противник поливал наступающих свинцовым дождём. Лёд покрылся сотнями убитых и раненых. Передние ряды наступающих падали, скошенные вражескими пулями, их перешагивали бегущие следом, стремившиеся как можно быстрее преодолеть открытое пространство и добраться до противоположного берега, зацепиться там. Кому-то чудом удавалось добраться до него, но они не могли взобраться по ледяным склонам и, спасаясь от пуль неприятеля, вынуждены были залегать за телами убитых однополчан.Санитары потом целые сутки выносили раненых. Под прикрытием ночи какая-то часть раненых сумела сама выбраться из этой страшной мясорубки. Наше командование, поняв, наконец, свою оплошность (125 тысяч солдат полегло в Неве), отменило решение о штурме.Новый главком, изучив обстановку и проанализировав ошибки предшественников, изменил тактику, отдав приоритет артиллерии и авиации.
На этот раз всё сложилось в нашу пользу. Немцы после обстоятельной «обработки» их позиций уже не в состоянии были их удерживать — оставляли. Кругом сплошь валялись трупы вражеских солдат, глыбы бетона, разбитые пулемёты и орудия. Наши войска стремились воссоединиться с войсками Волховского фронта, чтобы завершить таким образом окружение противника, взять его в «клещи». Эта операция завершилась успешно. Ленинград был освобождён.
«Дядя Гриша, ты же наш кормилец!»
После снятия Ленинградской блокады я был назначен старшим поваром. Однажды мы с помощником Шарыповым по мелколесью везли на передовую обед. Колесо солдатской кухонной повозки угодило на противотанковую мину. Взрывом убило лошадь и помощника. Я же сидел позади повозки спиной к котлу, был прикрыт им, что и спасло меня от верной гибели.Я оказался в глубокой воронке, по горло заваленный землёй. Когда очнулся, то перед глазами были страшные красно-огненные круги-радуги, а в ушах — нестерпимая боль и звон. От взрыва лопнули барабанные перепонки, и я ничего не видел и не слышал. Меня нашли и откопали однополчане. Я был изранен, а голень перебита осколком мины, кость торчала наружу, кровь ещё продолжала течь. Они осторожно погрузили меня на носилки и под огнём противника спешно, но осторожно, чтобы не причинять лишнюю боль, понесли в медсанбат. Я просил их бросить меня, чтобы спасались сами. Но они отвечали мне: «Что ты, дядя Гриша, ты же наш кормилец! Да и человек ты замечательный. Терпи, а остальное — наша работа».В полевом госпитале мне оказали помощь и отправили самолётом в Ленинград. Посовещавшись, врачи решили отнять ногу, но я заявил, что лучше умру, но не дам её ампутировать. Тогда молодой хирург говорит: «Я сделаю всё, что смогу. Только вот наркоза нет. Если ты согласен и выдержишь, то будем собирать твою ногу, приводить её в порядок». Ответ мой был однозначным.Меня крепко привязали к столу, и хирург приступил к работе. Пошли в ход ножовка, долото, рашпиль. Такими инструментами он выравнивал, подгонял, зачищал остатки костей. И всё это по живому. Хирург, понимая, какую боль испытывает солдат, как мог, успокаивал и подбадривал: «Держись, солдат! Вот погоди, соберу твою ногу, и она станет как новая. Поправишься, вернёшься домой и ещё сплясать захочется!» Этому мальчику я благодарен до сих пор — насколько было возможно, ему удалось удалить осколки от мины и мелкие обломки кости.
Шесть месяцев я пролежал в гипсе. Хирург шутил: «Не знаю, снимать гипс или нет? Ведь во время операции ты грозился, если удастся вырваться, убить меня. Теперь же, видимо, будешь благодарить?»
Отстоять мир и жить дальше
Домой, в село Сапогово Усть-Абаканского района, добрался недели через три, в феврале 1945 года. Дома встретили меня радостно, все были счастливы. Немного отдохнув, я постепенно стал выполнять кое-какие домашние работы. Когда почувствовал, что всё зажило, я выбросил костыли. И хотя нога стала очень кривой, сросшейся чуть ли не под прямым углом, я проходил на ней уже всю оставшуюся жизнь, выполнял все тяжёлые работы, поднимал увесистые мешки.Вскоре правление колхоза направило меня на курсы животноводов. Отучившись и вернувшись домой, начал поднимать животноводство, отлаживать племенную работу. Помню, как самоотверженно трудились тогда люди — всего лишь за «галочку» в табеле учётчика. Расчёт же давали только после окончания сельскохозяйственного года и по его результатам. А урожай зерновых не всегда был высоким. В такие годы людям давали натурального зерна граммов 250 — 300 на трудодень. Но никто не роптал — главное, что кончилась страшная война. И все были уверены в том, что вскоре жизнь наладится.Так и получилось. Время текло, колхоз крепчал, люди стали жить лучше, зажиточнее. Трудились все: и взрослые, и старики, и дети, которые включены были в этот процесс буквально с шести-семи лет, работали сутками, в погожие дни и непогодь. Ведь взрослого мужского населения почти не осталось — всех прибрала война…Когда дела в колхозе стали налаживаться, правление попросило меня возродить в деревне мукомольное дело. Мельница-то стояла, но работать на ней было некому. С того времени я с ноября до июня сутками находился на мельнице. Людская молва быстро разнеслась по окрестным деревням. Люди стали приезжать отовсюду, чтобы смолоть зерно у меня. Моей верной помощницей и опорой была моя жена Ефимия. Её невероятная доброта, трудолюбие и изобретательность помогали мне всегда. Жене нужно было кроме каждодневной работы в колхозе и всего прочего, связанного с ведением домашнего хозяйства, ещё и починить и пошить нам одежду, испечь хлеб, ежедневно наварить для большой семьи еду, наткать вручную на домашнем ткацком станке десятки метров льняных полотен.Её считали лучшей вязальщицей снопов в районе, «тысячницей»: она за день успевала связать по тысяче и более снопов, да ещё потом составить их в так называемые суслоны, чтобы их не промочил дождь или не разнёс ветер. Кроме этого, она брала самый большой участок табачной плантации, на котором высаживала рассаду табака, всё лето обрабатывала его, выпалывала сорняки, пасынковала. Не случайно она потом за свой самоотверженный труд была награждена медалью «За трудовую доблесть» и орденом «Мать-героиня»… — Отец был скромным, настоящим фронтовиком. Он никогда не жаловался на трудности, не очень любил вспоминать о войне и боли. И даже награды свои боевые надевал нечасто, только в победные майские дни. Сколько помню его, он всегда работал, и на пенсию ушёл только в 67 лет, хотя, конечно, нелегко ему было с больной ногой, — вспоминает его сын, Геннадий Дураев. — Но именно такие солдаты, как он, были хлебом, солью, потом, кровью великой войны — те рядовые солдаты, исполнившие ратный труд и приблизившие праздник Победы.
Подготовила Елена Абумова