Окончание. Начало в №№ 37 — 38 от 2 марта 2017 г.
Сегодня завершаем публикацию воспоминаний Владислава Торосова об отце, размышлений об истоках, что определили его собственную жизнь и судьбу.
Письма отца
Я знаю своего отца только заочно по отдельным сохранившимся документам, составленным им, по рассказам мамы, близких родственников и по нескольким его письмам, написанным из Москвы в декабре 1936 года с союзного съезда Советов, принявшего Конституцию СССР, и из тюрьмы в апреле 1938 года.В письме со съезда, несколько восторженном, написанном в духе того времени, он делится своими впечатлениями о выступлениях Сталина, Молотова, Литвинова, Вышинского, Калинина. А ещё сообщает о том, что выполнил поручение школьников Аскиза (передал Сталину хакасскую национальную рубашку), о том, в каких наркоматах он намерен побывать, чтобы решить ряд неотложных для Хакасии вопросов, о театрах, в которых уже побывал…Письмо из тюрьмы сугубо личного характера, оно проникнуто заботой о семье, о здоровье детей. «Здравствуйте Клава, мама, Клара, Аза, Алик и Владя! Очень рад, потому что (впервые за шесть месяцев) получил весть от вас самих. Получил посылку и деньги (100 рублей). Очень тронут и не нахожу слов чтобы выразить вам свою благодарность, ибо понимаю, что вы сами нуждаетесь в деньгах». Предчувствуя, видимо, безвыходность своего положения, он советует маме продать все его личные вещи. «Думаю, это вас поддержит некоторое время. В общем, всё моё можете не жалеть, книги тоже, за исключением «Стенографии» и университетских тетрадок. Корову если не продали, продавать не следует, сохрани, во чтобы-то не стало, для детей. Хорошо было бы, продав все вещи приобрести хотя бы землянку с огородом. Она вас выручит. Душой и мыслями постоянно с вами. Целую всех — тебя, маму и детей особенно. После суда напишу». Письмо написано 11 апреля 1938 года, а спустя три месяца (13 июля) состоялся суд. Конечно, папа не мог предполагать, что расправа будет такой жестокой и скоротечной, что спустя час или два после суда его расстреляют.Несмотря на все попытки, найти могилу отца нам так и не удалось. Всё страшно засекречено, и это понятно — государственным палачам невыгодно показывать масштабы и следы собственных преступлений, тем более конкретные места захоронения жертв.В Сибири в годы сталинского режима таких мест появилось тысячи. И я часто думаю, что лучшими памятниками этому душегубу и его подельникам являются именно могилы безвинно расстрелянных. Они должны вечно напоминать стране о великом коммунистическом негодяе, безжалостно уничтожавшем в середине ХХ века собственный народ. На местах захоронения его жертв хорошо бы ставить каменные стелы или их группы, так называемые Чаа тасы, как издавна заведено в Хакасии. И ещё нужна книга с перечнем мест захоронений, где должно быть указано имя виновника жертв, он любил прославление своего имени, его следует увековечить и таким образом. Суд над отцом — это одновременно и суд над членами нашей семьи. Мама стала «женой врага народа», а нам, четверым его детям, на 20 лет навесили ярлык «дети врага народа» со всеми вытекавшими отсюда последствиями. В том числе с широким кругом ограничений гражданских прав (нельзя поступать в военные и престижные учебные заведения, занимать определённые должности в госучреждениях, запрещался допуск к секретным работам и документам, были ограничения при приёме в комсомол, партию, не допускалась работа в партийных, советских, комсомольских органах, в составе руководства общественных организаций…) Члены семей врагов народа официально зачислялись в отряд изгоев. Будучи уже взрослым, в 26 лет именно с позиций проверки, продолжаю ли я принадлежать к категории изгоев, а не с позиций преданности коммунистическим идеалам, я подал заявление о приёме в партию. Оказалось, что мораторий снят, и я был принят. О том, что папа расстрелян, семье не сообщали. Наоборот, многие годы официальные власти поддерживали иллюзию, что он жив, но срок ему постоянно продлевается. Сначала его якобы осудили на десять лет, потом добавили пять, и затем ещё пять. К нам периодически приезжали какие-то люди, по их рассказам, они вместе с отцом находились в одном лагере — то на Колыме, то в Норильске. Они рассказывали, что «жить там, в общем-то, можно, но север есть север, главное неудобство — холода». Помню одного из таких «друзей», приезжавшего к нам в Изыхские Копи. Он передал привет от папы и долго «заливал», что отец жив, здоров, находится в Норильске, возглавляет в лагере фабрику по производству детских игрушек. Мол, после войны его наверняка быстро отпустят. Кстати, «друг» привёз круг копчёной колбасы «по просьбе отца». Я впервые попробовал тогда колбасу, причём мама её поджарила, вкус был божественный. Видимо, поэтому я хорошо запомнил этот случай.
Были и другие гонцы с подобного рода вестями, но мама им не верила, и прежде всего потому, что у папы было плохое здоровье, а «гости» утверждали обратное.
«Подсадная утка»
Много позже, когда я уже вернулся из армии и работал в обкоме КПСС, ко мне в кабинет стал часто захаживать, видимо, такой же «приятель» отца. По его рассказам, они сидели в тюрьме в одной камере. Правда, он больше рассказывал о пытках, которым подвергался папа в период допросов. В частности, от него стало известно: поскольку отец проходил по делу «как руководитель крупной контрреволюционной националистической организации, ставящей целью отделение Хакасии от России», при допросах к нему применялся весь комплекс пыток: круглосуточное применение наручников на вывернутых за спину руках, длительное лишение сна, многочасовая выдержка в положении стоя у раскалённой печи, содержание обнажённым в холодном карцере… Но самое тяжёлое — жестокие избиения в ходе допросов. После некоторых таких «допросов» надзиратели доставляли отца в камеру на носилках. Спустя шесть месяцев после ареста у него были сломаны ребра и руки. Это я слышал не только от «приятеля».
Кстати, сам он, отсидев недолго в тюрьме, почему-то был отпущен на свободу и в дальнейшем работал на угольных предприятиях Хакасии, в последнее время — руководителем Изыхского угольного разреза. Полагаю, что в камере «приятель» исполнял роль «подсадной утки». Во всяком случае, когда в очередной раз он зашёл ко мне в кабинет и я поведал ему, что мне удалось заполучить дело отца, изучаю его и там есть много интересного, в том числе названы те, кто клеветал на него, кто докладывал о его поведении в камере, «гость» внезапно побледнел, руки его затряслись так, что он никак не мог достать папиросу из открытой пачки «Севера». Страшно смутился и тут же, не простившись, не сказав ни слова, покинул кабинет. С тех пор он больше никогда у меня не появлялся, и я укрепился в своём подозрении.
И это всё о нём
Люди, хорошо знавшие моего отца, характеризовали его так: «Основательный мужик, с крепким внутренним стержнем. Ясный ум, сильный волевой характер, целеустремлённый, трудолюбивый. Обладал прекрасными организаторскими способностями. Мгновенно схватывал суть проблемы, быстро ориентировался в обстановке. И главное — если считал дело стоящим, всегда вцеплялся в него и не оставлял до тех пор, пока не доведёт до конца». Другие добавляли: был оптимистом, с большим чувством юмора. В отношениях с людьми — высокая порядочность и интеллигентность. И я всегда думаю — дай бог, чтобы эти черты его ума и характера сохранились и продолжались в генах его потомков.
Мама
После ареста отца маму как «жену врага народа» лишили работы в качестве учителя. Семью в составе шести человек переселили вначале в одну из комнат «дома троцкистов». В этом небольшом бараке коридорного типа проживало тогда пять семей «троцкистов». Все они имели по одной комнате, независимо от состава семьи. Несмотря на тесноту, власти распорядились разместить в конце барака ещё и зловонный цех по вымачиванию и выделке шкур животных. Это здание и по сей день стоит в городе недалеко от старой церкви по улице Пролетарской. В то время его легко можно было найти по специфическому запаху, распространявшемуся далеко вокруг. Так наказывались семьи «врагов народа».Между прочим, нашей семье ещё повезло, так как согласно установкам НКВД семьи «врагов народа» должны были быть разобщены: жёны подлежали немедленному аресту, а дети — помещению в различные детские дома. Исключение делали семьям, где имелся ребёнок в возрасте до двух лет. Таким ребёнком оказался я (в день расстрела отца мне исполнилось один год и четыре месяца), поэтому маму не арестовали, семья была сохранена и оставлена в Хакасии.Два года мама безуспешно обивала пороги областных и краевых чиновников, пытаясь восстановиться на работе. Наконец ей разрешили работать учителем, но жить в Абакане запретили. В 1939 году семья перебралась в село Изыхские Копи, где директором школы работала мамина сродная сестра Варвара Макаровна Васильева (Чудогашева). Мы на восемь лет поселились в школе, в маленьком классе, разделённом на кухню и комнату. После войны, по предсмертному совету папы, мама приобрела землянку с огородом напротив школы. В этом домике мы проживали около двух лет (до осени 1948 года).Сначала мама работала в школе, а затем, в годы войны, когда в посёлке разместили детский дом, она перешла работать туда завучем. После войны мама была награждена медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны 1941 — 1945 гг.» Райком партии спохватился после вручения награды и устроил работникам районо большую выволочку, показательный разнос «за утерю политической бдительности при подготовке списка награждённых», в результате чего была награждена жена крупного «врага народа». Награду не отобрали, но радости от неё, как говорила мама, было мало, а горечи добавили много.Несмотря на тяжелейшие испытания, мама не озлобилась, не ожесточилась, а оставалась очень доброжелательным, приветливым, а для нас, детей, ласковым человеком. При этом обладала сильными волевыми качествами. По характеру, безусловно, лидер. В годы войны по вечерам у нас всегда собиралось много женщин, и мама при свете керосиновой лампы писала под их диктовку письма мужьям на фронт, составляла обращения и заявления в различные инстанции, успокаивала их после получения «похоронок». «Ты верь, что он живой и придёт! Ведь на войне всякое бывает — поспешат отправить «похоронку», а человек живой. Таких случаев много. Повезёт и тебе. У меня положение гораздо хуже, но я верю, что муж вернётся. Этим и живу. Нам надо жить ради детей!» — часто повторяла она в те годы.
Много людей шло к маме просто за советом. Сопереживая горю односельчан, она сама находилась на краю нервного срыва. Ночью, когда женщины расходились по домам, а мы, дети, засыпали, она давала волю слезам. Плакала не так, как плачут многие женщины. Она молча, тяжело и долго рыдала. Я спал рядом и часто просыпался от сотрясавших её рыданий и тоже начинал тихо плакать. Плакал, пока она не засыпала. С тех пор не могу переносить женских слёз.
Бабушка
Многое о своём сыне рассказала нам бабушка Татьяна, которая пережила его на восемь лет и умерла после войны, в 1946 году. Перед смертью бабушка приехала к нам в Изыхские Копи. С поводырём, который по просьбе дочери Марии сопровождал её из Тувы (там она жила в годы войны) до Абакана. Он был необходим ей, потому что вскоре после ареста папы бабушка полностью ослепла. Говорят, что это было связано с сильнейшим нервным потрясением, стрессом, вызвавшим потерю зрения. Помню, сразу после приезда она стремилась не только обнять, прижать, но и ощупать каждого из нас. Запомнилось, как она мягко трогала наши лица, плечи, руки. Видимо, на ощупь пыталась представить внуков, уловить, на кого мы похожи, есть ли какое-то сходство с нашим отцом.Бабушка приехала тогда в красиво расшитой хакасской шубе с широким подолом. В полах шубы были зашиты некоторые папины вещи (складная опасная бритва, золотистый портсигар, складной перочинный нож, кисточка для бритья и ещё какие-то мелочи). Их, представлявших для неё большую ценность, она хотела передать нам, внукам. Бабушка понимала или чувствовала, что её сына уже нет в живых, и чтобы мы с Аликом знали и помнили его, она много рассказывала нам о разных эпизодах из его жизни. Например, о том, как ловко он ездил верхом на коне, как удачно охотился, удил рыбу. О том, каким он был сильным, смелым, добрым и в чём это проявлялось.
Мы с удовольствием слушали свою бабулю, потому что такой подробной и интересной информации о папе нам никто не давал. Мы зримо представляли своего отца, восторгались им и, конечно же, хотели быть похожими на него. Я и сегодня помню тихий, ласковый голос бабушки, её тёплые руки, которые нежно трепали и гладили мои волосы. Но особенно запомнились крупные слёзы, которые временами тихо падали из её полузакрытых незрячих глаз. Меня до сих пор трогает и будит чувство огромной благодарности бабушке за то, что в тех мрачных условиях, когда кругом чернили нашего папу, а на коллективных фотографиях выкалывали ему глаза, она в противовес гнусной официальной грязи пыталась спокойно и правдиво передать нам настоящий красивый и светлый его образ.
Холодное детство
В 1948 году маму перевели завучем детского дома в посёлок золотого прииска Немир, в десяти километрах от озера Баланкуль. Спустя три года направили директором детского дома в посёлок Сартыгой, находившийся в пяти километрах от станции Усть-Бюрь. В этих посёлках и прошло моё детство. После окончания Немирской семилетней школы, в 14 лет, я уехал в Черногорск и поступил в горный техникум, где избрал специальность «подземная разработка угольных месторождений».Считаю, что с поступлением в техникум закончилось моё детство. Детство, как известно, начинается с пелёнок, а заканчивается тогда, когда на смену играм и развлечениям приходит труд, общественно полезная деятельность. Правда, у некоторых молодых людей элементы детства сохраняются надолго — будучи уже взрослыми людьми, они по-прежнему главное внимание уделяют забавам и развлечениям, видят в этом смысл жизни. Такое запоздалое созревание становится их бедой и бедой их семей. Они долго висят на шее родителей и вместо полноправного члена семьи, участвующего в создании семейных благ, становятся тяжёлой обузой. Но это всё-таки исключение. Основная масса людей созревает вовремя и рано включается в самостоятельную плодотворную жизнь, принося радость и любовь родителям и близким людям.Моё детство было сиротским, а потому холодным, голодным и неуютным. Холодным не только потому, что в годы войны стояли жуткие холода, когда в зимние месяцы термометр за окном постоянно показывал ниже 40 градусов. И в квартире было чудовищно холодно. Печь быстро остывала, а уголь экономили — мы с братишкой добывали его самостоятельно на терриконике (конусообразном отвале пустой породы, вблизи устья шахты). Сама шахта располагалась тогда в центре посёлка, недалеко от школы, и мы возили уголь домой на санках. На санки ставили деревянный ящик, в который помещалось не больше двух вёдер, а для того чтобы печь постоянно топилась, нужно было минимум пять вёдер в сутки, но делать по три рейса в стужу у нас не было сил. В квартире из окон, составленных из осколков битого стекла, склеенных газетными лентами (в годы войны стекло было большим дефицитом), постоянно тянуло холодом. На двух подоконниках скапливались толстые наросты льда, которые зимой никогда не таяли и только весной начинали течь. К тому же у нас фактически не было зимней одежды и обуви.
Благо что жили в школе, и на занятия всю зиму можно было бегать в летних сандалиях или резиновых детских калошах. Кстати, отсутствие зимней обуви и тёплой одежды хорошо закаляло.
Вместо эпилога
Несмотря на то, что в послевоенные годы жизнь в общем-то щадила меня, моих родных и близких и мне было о чём подумать и по работе, и по общественным делам, я всё время думал и об отце. Думаю о нём и теперь, дожив до 80 лет.Есть у одного нашего замечательного поэта такие строки: «Идут белые снеги, как по нитке скользя… Жить и жить бы на свете, да, наверно, нельзя». Нельзя потому, что скроены мы из недолговечного биологического, изнашиваемого материала, и переделка нас, живых существ, пока невозможна. А желание пожить подольше есть, наверное, у всех. Особенно у тех, кто приобрёл в жизни определённый опыт и может ещё долго приносить людям пользу.Расстаться с мечтой о долгожительстве мне удалось в далёкой юности, когда один мудрый человек сказал однажды, что миллиарды людей имели мечту стать бессмертными, но Всевышний никому не позволяет её осуществить. Для этого нужны особые качества, и «ты, дорогой, тоже, наверно, не та кандидатура». Я поискал у себя эти качества и согласился. С тех пор проблема вечности меня больше не волнует. Я спокоен. Буду жить столько, сколько отведено мне, отмерено судьбой. Жить, любоваться природой, солнцем и всем тем, что входит в многогранное понятие «жизнь». Спасибо Всевышнему, что подарил мне возможность жить! По Достоевскому, жизнь хороша, если оставляешь после себя доброе и хорошее. А декабристы, выходцы из дворянских семей, подчеркивали: «Порода знатная без добрых дел ничто». Главное в жизни — добрые дела, полезность, а не порода человека!Я рад, что моими стараниями удалось кое-что создать, изменить, улучшить, возродить. Я доволен, что с моим активным участием создана республика, появились некоторые книги, повышался имидж родной нации, улучшаются условия жизни. Так случилось, что я вырос без отца. И у меня всегда было большое желание пообщаться с ним. Но, к сожалению, не удалось, ни разу. А вот теперь остался к отцу только один вопрос, на который бы очень хотелось получить ответ. Ты был искренним патриотом своей Родины, ставил в жизни хорошие цели, наметил правильные пути, но не успел развернуться. Твою жизнь оборвали. Многие годы я стремился продолжить начатое тобой. Удовлетворён ли ты результатами? Если да, то я спокойно ухожу с чистой совестью, надеясь на скорую встречу с тобой.Не все у меня, конечно, получилось, но то, что удалось сделать шаг вперёд, — прежде всего результат основных принципов, перешедших от тебя. В их числе: каждый день человека должен быть полезным (дома и на работе). Каждый день ты обязан выполнить пусть маленькую, но нужную работу (забей гвоздь, помоги в уборке квартиры, отремонтируй что-нибудь…) На крайний случай — уточни план дальнейших действий и хотя бы на шаг, но реально продвинься к одной из своих заветных целей. Занимайся прежде всего тем, что тебе интересно, но дело должно быть полезно для окружающих тебя людей.Из массы ежедневных дел выбирай только главные! Постоянно нацеливай себя на то, что обеспечивает реальное движение к цели, к реализации твоей мечты. Тогда по истечении определённого времени всегда можно оценить, что удалось, а что не получилось, продвигаешься ли ты к цели или топчешься на месте, ходишь по кругу или барахтаешься в мелочах.
А теперь у меня добрые пожелания своим потомкам. Сохраните главные черты ума и характера своих предков, заложенные в родных генах. А это прежде всего воля, устремлённость, активность, обязательность, ясность ума.
Клара, Аза, Альберт и Владислав Торосовы со своей мамой
Подготовил Андрей СЕРЁГИН