После “учебки”, как называли мы курс молодого бойца, командование отрядом Средне-Азиатского пограничного округа распределило, кому из нас, новоиспеченных пограничников, проходить службу на высокогорных, почти заоблачных заставах, а кому в гарнизоне, в качестве резервной роты начальника отряда.
Мы, “коменданты”, охраняли вверенные объекты, начиная с КПП и кончая конюшнями, в которых содержались красавцы-скакуны. Если во многих отрядах погранокруга лошадей как “боевую единицу” давно сняли с вооружения, то в нашем отряде командование относилось к ним ревностно и того же требовало от нас. Была специальная военная дисциплина под названием “конная подготовка”.
Для призванных на службу из сельской местности и с малых лет общавшихся с этими красивыми животными такая подготовка была в радость, чего нельзя было сказать о горожанах, которые только здесь впервые повстречались с лошадьми “вживую”. Больно было смотреть на этих молодых воинов, как они мешковато сидели на скакунах и менялись в лице при одном звуке команды: “Конной рысью ма-а-рш!”
Частенько, когда оседланных лошадей выводили из конюшен и выстраивали в одну шеренгу, к ним с правого или левого фланга пристраивалась старая кляча, которая из-за преклонного возраста была уже глуховата и подслеповата. Выходя с ними на манеж, она безо всякой команды выполняла некоторые элементы конной подготовки — “вольт налево” или “вольт направо”.
Об этой лошадке в отряде ходила легенда. Говорили, что при каких-то обстоятельствах она спасла жизнь давно ушедшему в отставку командиру отряда. И потому, когда лошадей списывали по старости со службы и отправляли на “колбасу”, ей была дарована жизнь. “Старушка” бродила по всей территории гарнизона, пощипывала сочную травку у арыков и была всеобщей любимицей солдат, баловавших ее припасенными заранее кусочками сахара и ломтиками хлеба.
Несмотря на старость, лошадка продолжала нести “воинскую повинность” под командованием нашего “годка” Басая, вывозила из солдатской столовой остатки пищи для скармливания чушкам, причем только понятным ей чутьем точно угадывала, когда нужно впрягаться в небольшую тележку с баком, вставала промеж оглоблей и ждала своего поводыря.
Вечером Басай отпускал ее пощипать травку, предоставляя полную свободу передвижения по всей территории гарнизона до следующего утра.
Шло время, и мы стали выходить на посты не только днем, но и ночью. И вот на самый большой по территории пост отправили с вечера молодого солдата, призванного из Украины, горожанина Василя Хамазука. Приняв пост, он доложил начальнику караула, что на посту одни ворота, выходящие в гарнизон, сбиты машиной, и тот приказал ему почаще обращать внимание на этот участок.
Стемнело. Надо заметить, что в горах ночь наступает быстро. В караульном помещении было душно, и я открыл все двери и окна. Вдруг слышу, по горам прокатилось эхо автоматной очереди. Мы точно определили, что стреляли с поста, на котором находился Василь Хамазук.
“Караул, в ружье!” — скомандовал сержант Юдин, и вскоре мы уже рассредоточились на участках поста. Через некоторое время донеслась новая команда сержанта: “Караул, ко мне!” Мы пошли на его голос и при свете фонарей увидели испуганно-растерянное лицо Хамазука, окруженного хохочущими сослуживцами. Хохот стоял такой, что мы не сразу выяснили, что же произошло. Когда все успокоились, то показали на мирно пасующуюся старую лошадь, проникшую на пост через сбитые машиной ворота и ставшую причиной переполоха.
— Обхожу я левый фланг поста, самый темный участок, — обсказывал Василь, — вдруг слышу, что кто-то идет в мою сторону. А темень — хоть глаза коли! Прислушиваюсь получше. Точно! Идут в мою сторону — двое или трое. Я сначала подумал, что это проверяющие с оперативным дежурным по отряду. Встал за бетонный столб, кричу: “Стой! Кто идет?” Ответа никакого, только шорох шагов по щебенке. Нехорошо мне стало, руки-ноги затряслись. Снова командую стоять, а они не выполняют. Тогда я снимаю автомат с предохранителя, передергиваю затвор и кричу во весь голос: “Стой! Стрелять буду!”Ответа опять нет. Вот тут я и дал очередь вверх. По горам раскатилось эхо, шагов я больше не слышал, но увидел, как огромная тень метнулась в сторону и замерла на месте. Я хотел уже стрелять в нее, как раздалось лошадиное ржание.
Подойдя к лошадке, Василь потрепал ее за жиденькую гриву.
— Ну и нагнала же ты на меня страху! Да и сама могла бы с жизнью расстаться, если бы я не вспомнил о фонаре.
После такого инцидента с применением оружия Хамазука немедленно сняли с поста. Сменщиком его был я.
Короткая летняя ночь подходила к концу. Из-за хребта Гиндукуш забрезжил рассвет, а вскоре пробился и первый луч солнца. Еще немного — и в гарнизоне зазвучала труба, извещающая о побудке-подъеме в ротах. Следом послышались строевые песни солдат, идущих в столовую на завтрак. Старая лошадь, насытившись за ночь, дремала, подогнув заднюю ногу. Я подошел к ней, погладил, достал кусочек сахара и поднес к ее мягким губам. Она осторожно взяла угощение с ладони и с громким хрумканьем съела. Ткнулась в мое плечо мордой, выпрашивая еще сладкого, и поняв, что больше от меня ждать нечего, направилась к выходу, в сторону солдатской столовой, где ее ждали обычные несложные обязанности.