«Экология души» — именно так назвал свой творческий вечер, организованный Хакасской республиканской филармонией имени В.Г. Чаптыкова в Абакане, народный артист РСФСР Александр МИХАЙЛОВ. В тот вечер монолог, начатый в стенах Русского драматического театра имени М.Ю. Лермонтова (читайте №№ 233 — 234 от 7 декабря 2016 года), продолжился беседой под крышей одного из абаканских ресторанов.
Не хочу быть Лёней Голубковым
— Александр Яковлевич, я бы хотел начать разговор с подарка. Есть такая книжка «Глазами профи-нциала». Там — о встречах с интересными людьми. Многих вы лично знаете: Людмила Гурченко, Александр Панкратов-Чёрный, например. Александр Васильевич приезжал в Абакан со спектаклем «Любовь — не картошка, не выкинешь в окошко».
— Мы с ним там в паре работаем.
— Я знаю, он рассказывал.
— А тут и Юрка Кузнецов есть?
— Юрий Александрович — наш, абаканский. Его родственники живут в Абакане. Иногда он приезжает в гости…
— Если бы я знал, то со сцены сегодня обязательно бы об этом сказал.
— Он из Хакасии уехал учиться на Дальний Восток…
— Мы с ним на одном курсе учились в Дальневосточном педагогическом институте искусств. Самое интересное, что с Юркой у меня перелом произошёл. Меня же в течение двух лет пытались выгнать из института. Чудовищные пришлось пережить унижения, вся кафедра тогда ополчилась против меня.
— А почему?
— Зажат был. Тощий. Ничего не соображал. Дуболом! На других посмотришь — все какие-то лёгкие, весёлые. А я море прошёл, смерти видел… Суда гибли на моих глазах. И эта жизненная трагедия на мне отразилась очень сильно. Но потом мы с Юркой взяли отрывок из «Поднятой целины». Он играл Размётнова, а я Нагульнова. Сцена изучения английского языка. И как дали-дали! Пауза была. А потом такой ор начался — и всё перевернулось, с того момента я уже стал своим.
— Александр Яковлевич, что вам дала учёба в институте?
— Очень многое. У нас была педагог Вера Николаевна Сундукова. Если бы не она, я бы не попал в институт, это сто процентов. Она одна верила в меня: «Оставьте его в покое! Есть, пить не просит…» А я тогда стипендию не получал, подрабатывал грузчиком. А она всё время повторяла: «Что-то есть в нём скрытое…» Никто не верил. И после того отрывка началась вера. Именно Вера Николаевна Сундукова эту веру вселила и в меня. Больше ничего и не надо человеку. Скажи ему миллион раз, что он свинья — и тот захрюкает. А скажи: найди свой путь — и человек начнёт культивировать в себе положительные эмоции, перерождаться в лучшую сторону.
— Скажите, а вот вам сегодня, в нынешних реалиях, удалось бы пробиться в кино, стать известным?— Вряд ли. Боюсь говорить в сослагательном наклонении: было бы, как бы… Всё зависит от его величества случая. В моей жизни большую роль сыграло то, что я поехал на подмену Олегу Янковскому в Саратов. Из центральных вузов в провинцию не заманишь, а я тогда работал в Приморском краевом драматическом театре. Главные роли у меня даже были. Раскольникова я играл в «Преступлении и наказании», князя Мышкина в «Идиоте». Перспективы открывались широкие. Мне даже квартиру как-то сразу дали, спасибо директору театра Крылову, он меня любил как сына. Олег тогда очень мощно снимался: «Щит и меч», «Служили два товарища»… И пришла телеграмма от главного режиссёра Саратовского драматического театра. Я почему-то, не раздумывая, поехал. Познакомился с Олегом. Он много о съёмках рассказывал. Время от времени приезжал, уезжал, возвращался в обязательном порядке, когда намечался какой-нибудь приезд критика, режиссёра или ассистента режиссёра.
В кино он, конечно, был гениальный. Смотришь на него — ни с чем не сравнимые ощущения. В театре на одной сцене мы с ним тоже играли. Потом Олега забрали в Москву, но мы с ним оставались друзьями. Хотя он попервости и пытался под себя подмять. Но у меня мощная школа — морская, достаточно было сказать несколько слов — и никаких проблем больше никогда не возникало. Мы дружили, но не было так, чтобы перезванивались каждый день. Когда он стал президентом «Кинотавра», всегда приглашал на фестиваль.
— Но в вашей жизни был не только Янковский, но и Приёмыхов.
— Валера Приёмыхов потряс меня в спектакле «Иванов» Чехова. Вот тут я был покорён. Благодаря ему я пошёл поступать в институт на актёра. Тогда я не был с ним знаком, а когда переехал жить в Москву, мы много общались, были какие-то общие дела у нас.
— Скажите, а кто-нибудь из нынешних актёров в состоянии дотянуться или уже дотянулся, на ваш взгляд, до размаха Янковского, Приёмыхова, Смоктуновского?..— Нет, не в состоянии. И основная причина — в драматургии. У нынешних актёров очень мало возможностей проявить себя, и появятся ли они — не известно. Вот Смоктуновский в «Гамлете» — это что-то потрясающее. А как он гениально работал в картине «Девять дней одного года»! Какая там троица — Баталов, Смоктуновский и Лаврова! Можно с утра до вечера смотреть и наслаждаться. Просто молчат люди в кадре и — всё! — ты уже потрясён. Михаил Ромм — великий режиссёр, умел выстроить кадр. А сегодня идёт многотемье. Сегодня режиссёры-карлики озадачены другими вещами — самоутверждением, вот это их первооснова.
Меня приглашают что-то рекламировать, предложили очень даже хорошую сумму… Мог три машины купить спокойно. Но я отказался. Я сказал, что не хочу быть Лёней Голубковым. Деньги приходят и уходят, а стыд остаётся. Не хочу никого осуждать, но и приветствовать не собираюсь.
Любовь и кино
— А что для вас театр, что для вас кино (интересуется журналистка из медиахолдинга «Черногорск-информ»)?
— И то, и то хорошо. Всё зависит от первоисточника. Жана Гобена спросили как-то, что лежит в основе кинематографа, он сказал: «Три фактора: сценарий, сценарий и ещё раз сценарий!» Так и в кино, и в театре. Разница в чём: кино — это всё равно гостиничный вариант: вселился, выселился и уехал — всё, разошлись. А театр — это постоянная прописка, твой родной дом, где идут постоянно тренинги. И каждый раз ты выходишь один на один со зрителем и тебя не спасут ни монтаж, ни режиссёр. Нет второго дубля. Стоишь голенький — и всё. Ты — один, кто тебя будет спасать? Да никто. Провалился? Ну, улыбнись и продолжай дальше.
— Но вы же дебютировали ещё и как режиссёр в 1992 году — фильм «Только не уходи…».
— Было такое. Шли судебные процессы, картина так и не вышла на экраны.
— А почему тема СПИДа вас так заинтересовала?
— Простая история. Мне позвонил продюсер Андрей Разумовский. «Сань, — говорит, — тут одна женщина написала сценарий. Актуальный такой… Она желает сама главную роль сыграть. Прошу тебя снять». Я прочитал сценарий. История про проститутку, которая заболела СПИДом. Мне это показалось интересным. Я решился взяться. Но при одном условии: главную героиню сыграет кто-то другой. Я ей так и сказал: «Ты написала — молодец, но сниматься не будешь!» Она вроде бы согласилась, долго совершенствовали сценарий. Но потом всё-таки отомстила, пошла в суд.
— Проблему СПИДа, получается, вы подняли одним из первых.
— Получается, что так.
— Если бы у вас сейчас появилась возможность снять фильм, какую бы тему вы взяли?
— Я мечтаю несколько лет снять фильм по произведению Юрия Васильевича Бондарева. Мало кто читал его последнюю повесть — «Бермудский треугольник» о расстреле Белого дома в 1993 году. Он человек военный и знал, о чём пишет. Грандиозная, на мой взгляд, вещь. Он её напечатал в «Современнике» в 1999 году, но весь тираж тогда… арестовали. Вот эта тема для меня была бы интересной. Там столько всего! Тем более что я дружен с теми ребятами, которые знают всю правду о расстреле Белого дома. Если удастся… Сейчас такое время, когда снять вполне возможно, может быть, получится.
— У вас есть время смотреть современное кино?
— Редко получается. Из нынешних я очень люблю Даню Козловского. Просто потрясающего таланта парень! В нём такая органика! Он как животное, парадоксально существует. Очень интересен Лёшка Гуськов! Иногда такое делает, думаешь: «Ах, как здорово!» Я восхищаюсь талантливыми людьми. Иногда какие-то вещи у Хабенского нравятся…
— А у Безрукова?
— Люблю Серёжу. Мы с ним в «Есенине» играли.
— Достаётся ему, бедному. Он как бы не виноват, что везде приглашают сниматься…
— Да, и Высоцкий, и Есенин… Талантливый человек.
— Вам фильм про Высоцкого понравился?
— Сложные ощущения. Пока не определился. Боюсь сказать что-то конкретное. Какие-то кусочки интересны. Но повторить Высоцкого сложно. Времени мало прошло.
— Вы знали Высоцкого?
— К сожалению, нет. Но я видел его в спектаклях раза два. Я и с Шукшиным не был знаком. Вот в чём парадокс. Хотя он видел меня в одной из ролей в своей картине «Я пришёл дать вам волю». Он сказал об этом Толе Заболоцкому. С Толей мы дружим. Это оператор, который снял и «Печки-лавочки», и «Калину красную». Толя — великий. Мишка Евдокимов его очень любил. «Дед, ты — наша совесть», — говорил он про Толю. Приеду, обязательно позвоню ему.
— Александр Яковлевич, раз уж мы заговорили о режиссёрской профессии. Владимир Меньшов. «Любовь и голуби», «Москва слезам не верит». В чём его загадка?
— Не знаю…
— Умеет работать с актёрами? — Просто он их чувствует. Он же и сам хороший актёр.
Он как рассказывал: пришёл в «Современник» на спектакль. Нина Дорошина играла главную роль. И говорит: «Ничего не мог с собой поделать — то хохот разбирает, то плакать начинаю…» Созвонился он с Гуркиным, автором этой пьесы. Год они работали над сценарием, подружились.
— Я много разного читал про съёмки фильма «Любовь и голуби». А вам что вспоминается в первую очередь?
— Этот разговор потянет на полуторачасовое интервью.
— И ну-у-у, самое-самое… такое, чтоб…— Вспоминается теплота. Потрясающая атмосфера. Мы хулиганили: «А давай вот это сделаем!», «А давай попробуем вот так!» И Володя поддавался. Не было такого: что только так и только это. Начал бы зажимать — ничего бы не получилось. Трусы когда выбирали, многие же издевались. Кто-то говорил: «Да вы что! Русского мужика! В трусах он у вас тут бегает!» «Так в этом-то и есть весь юмор!» — объясняешь. Когда мы перестанем над собой посмеиваться, вымрем, как мамонты, как нация. А сколько Юрский там придумал! Володя хватал каждую реплику. Люся тоже создавала! Эта вся филиппинская медицина на курорте — это же все её придумки. Володя смеялся просто взахлёб, больше всех. Мы пока что-то делаем, репетируем, он падает на землю, ноги задирает и хохочет. Мы посмотрим на него — давай тоже смеяться. Поднимется, опять начинаем работать. …Мне очень часто приходилось «воевать» в кино. В 1980-х годах, помню, снимался в фильме «Отряд специального назначения». Играл разведчика Николая Ивановича Кузнецова. Его расстреляли украинские националисты. Кстати, даже фашисты содрогались от тех пыток, которые устраивали оуновцы.Съёмки проходили на месте реальных событий — в Ровно и во Львове. И когда я надевал форму обер-лейтенанта Зиберта, ко мне подбегали: «Зиг хайль!» Радовались, вроде как наши пришли. А когда надевал гражданскую форму и начинал разговаривать на повышенных тонах, меня похлопывали по плечу: «Ты потише тут, интонацию-то сбавь». Уже тогда надо было задуматься, что мы упустили поколение. И не одно даже.
Я вспоминаю высказывание одного американского идеолога: «Мир содрогнётся от того, что мы сотворим с этим, самым непокорным славянским народом. Мы заставим молодёжь видеть чёрное в белом и белое в чёрном. А тех, кто будет догадываться об этом эксперименте, будем уничтожать их же средствами массовой информации». И сейчас 50 процентов информационного потока против нас. Но ничего, Россию им не победить, у нас всегда были «вежливые люди», которые могут проводить до дома. Вежливо проводили же Наполеона до Парижа, точно так же — Гитлера до Берлина.
— Вы принципиально не снимаетесь в сериалах. А сценарии ради интереса хотя бы читаете?
— Я снимался в сериале «Любовь — не картошка». И то только потому, что там режиссёры Владимир Краснопольский и Валерий Усков.
— Те, что сняли «Вечный зов».— Да. Вот в «Мата Хари» снялся, друзья пригласили. Небольшая по размеру роль. Вопрос — как смонтируют, как сделают?
И в «Есенине» снялся.
— Так всё-таки убили Есенина?
— Конечно.
— Споры, тем не менее, идут.
— Пусть спорят. Есенина убили. Шукшина убили. Мишу убили. Я даже знаю, за что. Но их уже Бог покарал.
— Шукшина убили?
— Да. Снимали на Дону, жили все на корабле. Там видели странного человека небольшого роста. Когда зашёл в каюту Шукшина Бурков, почувствовал запах газа: зорин. У Василия Макаровича уже был отёк. Бондарчук перед смертью сказал, что это убийство.
— Он всё знал? И с этим жил?
— Да.
— Про этого странного человека я где-то читал, и про версию убийства с помощью газа тоже, но как-то не хочется верить. Получается, Талькова убили, Шукшина, Евдокимова. Талькова — ещё понятно, Евдокимова — тоже. А Шукшин-то? Про Стеньку Разина хотел снимать кино? Как-то грустно всё это… Мягко говоря.
Интересующимся предоставляются знания
— Александр Яковлевич, а что вы читаете? Про Чехова я всё понял — ваш любимый автор, а из современников.
— Прилепин нравится, Распутина люблю. Но вот так, чтоб сказать про кого-то: ух как!..
— Вторых Шукшиных не появилось?
— Обожаю Шукшина, просто обожаю. И когда преподаю в институте, обязательно пропускаю студентов через шукшинскую прозу, обязательно! А начинают они у меня, конечно, с песен: с корневых, с наших.
— А что вы им ещё пытаетесь привить?
— Любовь. К родным пепелищам, могилам. Чтобы не выросли манкуртами. Заходишь в ресторан: «Какая у вас кухня?» «Европейская». Тогда в баню надо ирландскую ходить. Чтоб стыда не было совсем. Стыд — это камертон. Фёдор Михайлович был прав: Россию спасёт стыд и красота. Если человек краснеет — значит, камертон есть, ещё пульсирует.
— Достоевский — тоже ваш автор?
— Да, один из самых любимых. Не что-то конкретное нравится, я в целом его люблю.
— В дружбе вы что цените?
— Верность, конечно. Взаимное уважение.
— А в человеческих отношениях?
— Чтобы мы смотрели в одну сторону, видели друг друга. Есть такая путеводная звезда. Уходишь и греешься там. И отношения такие же: чтоб чувство локтя. Я ценю дружбу ещё с морей. она там другая, не как на суше.
— Я читал, вы в табор цыганский убегали. А любовь к музыке, наверное, ещё оттуда?— От матери скорее. Но в жизни, конечно, всё связано. У нас был сосед — оседлый цыган, дед Степан. Моя мама — Степанида Наумовна Михайлова, а он — Степан Михайлов. Он очень хорошо относился к матери. Весь седой. Борода. Му-у-удрый. У него была внучка Даша. Красавица! Пела так… Вот у неё я и научился танцевать некоторые цыганские вещи.Кочевые цыгане деда Степана уважали. Когда приезжали, километрах в четырёх-пяти от посёлка останавливались, разжигали костры и приходили к нему. Он им давал совет: кого можно грабить, а кого нет. Совершенно спокойно. «Вот он — хороший человек, его не надо, а вот этого — давно пора, так что давайте, не стесняйтесь. Благословляю…»
Когда я первый раз сбежал в табор, мама испугалась. Двое суток жил там. Мать к нему прибежала: «Дед Степан, всё, Шурки нет! Уже ночь!» «Успокойся, Стёпка! Пусть на воле погуляет!»
— Александр Яковлевич, к вере вы пришли тоже через мать?— Мать — старообрядка. Мы о вере особо и не говорили никогда, было — как само собой разумеющееся. Я не ортодокс в православии, посты не соблюдаю, путешествую по этим вот войнам. Я свободный в вере. И когда начинают с фанатизмом: «Ни в коем случае нельзя! Это грех большой». Какой грех? Делай так, как считаешь нужным. Не согрешишь — не покаешься.
А так особенно исповедоваться не исповедуюсь. Нет во мне этого… И я к тому же ближе к старообрядчеству, мне интереснее там. Почему, к примеру, уничтожено 150 потрясающих имён? Корневых имён. Акилина, к примеру. Многострадалица.
— Дочку вашу так зовут.— Она сейчас Мирослава. Исполнилось 14 лет — поменяла имя. Знаете, какой город один из самых древнейших в Сибири? Омск. А то, что в 40 километрах от Омска есть Азъ-градъ слышали? Новая русская деревня, как они её называют. Сами строят — сами живут. Такие у них там проекты фантастические: 12 печей поставили, руку положишь — горячо. Четыре дня назад, выясняется, топили — тепло так держат. И сейчас, кстати, много таких ребят, которые обдуманно уходят от цивилизации. Это не секта, но там происходят удивительные вещи. Многое ведь сейчас забывается. Каким-то словам не придаём значения. Вот предположим: улица. Ну улица и улица. Мы же не задумываемся, что значит это слово. А улица — это «у лица». То есть напротив друг друга строили дома. Потом это пространство назвали улицей. Или слово «борода». Борода изначально называлась у наших предков «отечеством». От отца перешедшая. Все были бородые, потому что климатические условия такие в России. А что сделал Пётр I? Заставил сбрить отечество, надев на всех парики. Но они не прижились. А борода переводится просто: Богом роду дана. Сейчас этимологией довольно серьёзно занимается Миша Задорнов, и мне это интересно. По Рен-ТВ был интересный сюжет. В Омске нашли гробницу, где несколько сот лет пролежала женщина удивительной красоты. Светло-русая. Пролежала в жидкости. Когда гробницу открыли, жидкость стала вытекать — женщина начала чернеть. Почему я об этом всём говорю? Эра Водолея начинает доминировать над всем. Будут подниматься такие пласты, летопись вся перевернётся. И будет найдена библиотека Грозного, по всем предсказаниям.
Историей России Ломоносов занимался очень серьёзно. И он был посвящён во многие исторические дела. Но пришли Миллеры — немецкие учёные — и стали уничтожать российскую историю. Романовы пришли — взялись за уничтожение того, что связано с историей Рюриковичей. До сих пор настаивают на том, что не надо ставь памятник Рюрику. Величайший царь!
— Ивану Грозному поставили же памятник в Орле.— Теперь в Александровской слободе хотят поставить. Сейчас это город Александров, а в те времена Иоанн Грозный хотел эту резиденцию сделать второй столицей. Я очень мощно погрузился в историю. У меня есть два тома — «Слово и дело Ивана Васильевича Грозного». Автор — Валерий Ярчак — использовал при их написании около 250 источников. Грозный — один из образованнейших царей. Сколько городов построил, насколько расширил территорию России. Это в последние годы его стали травить свинцом — начались проблемы с головой.
Ему приписывают многотысячные жертвы. Но он мальчишка был по сравнению с другими правителями. За одну Варфоломеевскую ночь уничтожено четыре с половиной тысячи человек. Европа строилась вся на крови.
— Великий — не великий. А ведь пришлось в Орле референдум проводить — нужен или не нужен такой памятник в городе.
— Да, есть такая категория, которой всё не нравится. Вот всё, что хорошо для страны, для них плохо. Все эти крики: «Хохлома! Её место на задворках!» Сразу вспоминаются слова Троцкого: «Пусть в России погибнет 90 процентов русских — в качестве хвороста для разжигания мировой революции». Пришёл бы он к власти — и всё, с Россией бы покончили уже тогда.
— А у дочки вы чему-то учитесь? Это же совершенно другое поколение.
— Конечно. И у ребят учусь — новый курс студентов набрал, много интересного. Их оценки, их рассуждения. Они иногда примитивны, но есть любопытные вещи. Другой подход, другой угол зрения.
— Более прагматичные они, наверное.
— И это тоже. Хорошо, что они владеют компьютером. Но жалко, что уже не вернутся к красоте листания книг. Многие владеют языками, это тоже большой плюс. Мы раньше немецкий знали — и всё. Сейчас имеют возможность познавать мир. Более любознательные. Есть такое выражение: «Война — это убиение тела, мирное время — убиение души…» И неизвестно, где больше жертв.
Александр ДУБРОВИН