Он снял пиджак: — Не возражаете?
И одним движением, по сути, отложил в сторону все регалии. Да, народный артист СССР и России, артист балета, балетмейстер, хореограф, режиссёр, актёр, поэт, художник Владимир ВАСИЛЬЕВ, но такой же доступный — как ты и я.
И эта пресс-конференция накануне спектакля «Жил человек…» по рассказам Василия Шукшина в Абакане на сцене Русского драматического театра имени М.Ю. Лермонтова — лишь повод пообщаться на равных.
Живёт Мастерская…
— Всегда приятно приезжать туда, где тебя любят, — начал свой монолог Владимир Викторович. — Вот и у меня такое ощущение было от прошлого нашего приезда — в 2009 году, когда солисты балета Большого театра дали в Хакасии два гала-концерта в рамках программы «Мона Лиза русского балета», посвящённой 100-летию Галины Улановой. Мы здесь были гостями дорогими. И поэтому, когда представилась возможность приехать к вам ещё раз, я с радостью согласился. Хотя в последнее время у меня был чудовищно тяжёлый график работы: приходилось разрываться между Востоком и Западом. Только что были в Японии, вернулись в Москву — и почти сразу в Абакан. В памяти Хакасия оставила теплоту и радушие. И невероятное ощущение, когда видишь зрителей со слезами радости на глазах. Это самая лучшая похвала исполнителям. Что касается сегодняшнего приезда со спектаклем по Василию Шукшину в рамках моей Мастерской, это уже наша четвёртая Мастерская. Суть её в том, чтобы задействовать интересных современных хореографов из России. Именно российских. И сделать с ними вместе спектакль. Но не просто какой-нибудь абстрактный, с придумыванием новых движений, а связанный с литературой — это главное условие. Мы устали от ребусов, от бесконечных загадок в современных постановках. Смотришь на сцену — и не понимаешь, что хотел сказать нам постановщик и артист. Может ли это нас тронуть? Для меня предельно ясно: какой бы изобретательной ни была бессмысленность, она не проникнет в душу. Для меня именно сплетение эмоций, чувств и разума важно, чтобы взволновать зрителя, затронуть за живое, а если это ещё и хорошо сыграно, то обязательно вызовет желание посмотреть ещё и ещё. В нашей Мастерской есть литературная основа, которую ребята… Не улыбайтесь, да, ребята. Для меня они все молоды, хотя люди уже, конечно, взрослые. И, на мой взгляд, зачастую недооценённые. Самая большая беда — особенно почему-то у нас: иностранцев чествуют, как правило, больше своих. Сейчас принято считать, что современный хореографический язык у нас не так сильно развит, как на Западе. «Вот в классике мы сильны. А в модерне, в современном танце отстаём от Запада…» Но на протяжении последних лет на конкурсах по современному танцу за границей я вижу, что призы часто получают именно наши исполнители. И мне хочется, чтобы эти наши талантливые ребята получили признание у себя на Родине. Поэтому и появилась моя первая Мастерская в Воронеже — на Платоновском фестивале. С артистами Воронежского театра оперы и балета было решено сделать несколько мини-полотен по произведениям Андрея Платонова. Да, форма не грандиозных полотен, а как бы эскизов к полотнам. Такая экспериментальная форма творчества в миниатюрах позволяет разным постановщикам создать свой образ того автора, чьё литературное творчество взято за основу.Меня на пресс-конференции перед Платоновским фестивалем спрашивали: «А как пришла в голову такая идея ставить балет на Платонова? Ведь его читать-то трудно…» Действительно, не так много людей знают этого писателя. И мало кто дочитывает до конца: трудно воспринимать его мрачные тона, многое непонятно. А в балете это нужно всё передать вообще без слов. Казалось бы, кому это будет интересно? Но произошло невероятное — удалось создать удивительный именно платоновский вечер языком современной пластики. Особенной получилась миниатюра «Люди Платонова» на музыку Шопена в постановке Раду Поклитару. Один из журналистов на пресс-конференции меня спросил: «Как это Платонов и Шопен — вместе?» Я ему ответил тогда: «Давайте посмотрим, а потом будем обсуждать…» После спектакля он подошёл ко мне и сказал: «Вы знаете, мне кажется, что ничего лучше по Платонову я не видел!» И это самое большое признание. В Воронеже, кстати, артисты театра оперы и балета впервые исполняли современную хореографию, да ещё сразу семи разных хореографов. Для них и на них специально ставили свои номера талантливые балетмейстеры, это был такой прорыв. Целый месяц они с ними работали. И что очень важно, все постановки остались в репертуаре театра.
Конечно, я рад, что пришла в голову такая идея и то, что спектакли пошли один за другим: по творчеству Виктора Астафьева — в Красноярске, по произведениям Николая Гоголя — в Перми на открытии конкурса «Арабеск», что носит имя Екатерины Максимовой (супруга Владимира Васильева и его партнёрша на сцене. — А.Д.). А в Барнауле сделали постановку по рассказам Василия Шукшина. Замечательные работы Димы Антипова, Кости Кейхеля, Димы Залесского, Юли Бачевой, Елены Березиковой. Все они из разных городов, лауреаты российских и международных конкурсов. Я же выступаю здесь в роли наставника, режиссёра, ведущего, создателя мультимедийной сценографии.
А впереди нас ждёт Лев Николаевич Толстой опять в Перми — хореографы-лауреаты прежних лет конкурса «Арабеск» поставят свои работы на артистов труппы Евгения Панфилова.
— Владимир Викторович, а почему именно Шукшин?— Потому что Алтай. Воронеж — потому что родина Платонова. А в Красноярске кто должен быть? Конечно же, Астафьев. С Барнаулом вышла удивительная история. С артистами государственного ансамбля песни и танца Алтая я сначала поставил балет «Дом у дороги». Мне показалось, что музыка Гаврилина очень хорошо подходит к языку народного танца в выражении эмоций, чувств… И вот я поставил спектакль по одноимённой поэме Твардовского. Никто сначала не верил: «Неужели это возможно сделать на ансамбль?» Но мне важно было именно с ними это сделать. И всё получилось. А самое приятное, что остаётся в душе, как я уже сказал, когда ты видишь просветлённые глаза зрителей, слышишь их взволнованные слова благодарности. Нечто похожее можно будет увидеть и в Мастерской на сцене драмтеатра. Это тесная связь с народным творчеством, с нашим прошлым. Это выражение состояния радости, когда хочется петь и танцевать. Испокон века, так повелось: встали люди из-за стола, ноги хоть и заплетаются, но танцевать-то хочется. Да и без песни — как обойтись! Могут весь вечер пропеть. А так как поставлены фрагменты из разных произведений Василия Макаровича, то тут и краски разные. Нужно было сделать так, чтобы всё стало понятно зрителям. Чтобы атмосфера, описанная в повести «Калина красная», в рассказах «Жил человек», «Самолёт», «Чудик», «Дурачок», «Охота жить», «Выбираю деревню на жительство», «Праздники детства», присутствовала и на сцене. Это самое главное. Я не смог быть на премьере в Барнауле. Дело в том, что мне надо было срочно лететь в Болгарию. Там начинался международный балетный конкурс в Варне, на котором я был председателем жюри, поэтому премьера состоялась без меня.
А почему Гоголь? Я очень люблю нашего классика. Поэтому предложил для Мастерской именно его творчество. А дальше хореографы сами выбирают то, что им ближе, никто не вмешивается в этот процесс. Единственное, что я делаю — смотрю, как идёт работа и, когда у них всё готово, собираю миниатюры в единое целое. А перед началом каждой сцены читаю отрывок из произведения, на которое поставлен мини-балет. На Алтае, из-за того, что на премьере меня не было, мы сделали видео — я читаю текст на фоне зелёных просторов в Сростках — на родине Василия Макаровича Шукшина. Эту запись увидят зрители, пришедшие на спектакль.
И пошло, и пошло
— Время сейчас ещё такое очень тяжёлое. Количество искушений для артистов — невероятное. Они приходят в профессию, и, конечно же, хочется поскорее квартиру, машину, известность. А тут ещё и телевидение с сериалами, Интернет. И пошло, и пошло. И что-то стало уходить. Я думаю, им сложнее стало жить, чем раньше. И приходится соглашаться, когда слышишь: «В ваше время было всё по-другому». Думаешь, да, действительно, время другое. Вот что у меня было? Радио. И в войну, и после войны. По радио мы слушали спектакли, музыку, получали всю важную информацию. Потом уже появились телевизоры.
А теперь этой информации — со всех сторон, не успеваешь разобраться. И там и здесь — не потеряться бы в ней.
— Владимир Викторович, если бы вы в детстве не попали в танцевальный кружок Кировского дома пионеров, как бы могла сложиться ваша дальнейшая судьба? — Я думаю, что она всё равно была бы связана с искусством. Возможно, писал бы картины. По-настоящему заниматься живописью я начал только тогда, когда ушёл из театра — и с 2000 года просто ни дня «без строчки». Для меня сейчас живопись — самое главное. Я начал рисовать ещё в детском саду. А когда мне было 14, так получилось, что на лето устроился работать водовозом в пионерском лагере юных художников. Стал ходить с ними вместе на пленэр. И первые уроки живописи я получил именно там. Узнал, что такое масло, акварель, пастель, и как с ними обращаться. Уже в зрелые годы был период, когда ко мне пришли стихи. Они и сейчас изредка посещают меня, когда что-то тревожит душу. Я их не придумываю — приходят сами, только успевай записывать.
— У Владимира Викторовича прошло уже более 30 персональных выставок. И по России, и за границей. Он признанный художник, — поясняет Марина Панфилович, исполнительный директор фонда Галины Улановой и помощник Владимира Васильева. — Было издано два сборника стихов: «Цепочка дней» и «Между Да или Нет» (один из них Владимир Викторович подарил министру культуры Хакасии Светлане Окольниковой. — А.Д.).
— Если бы не увлёкся живописью и поэзией, тогда были бы спектакли, режиссура. Может быть, драма. С драматическими актёрами я не раз работал. Если знаете рок-оперу «Юнона и Авось» в Ленкоме… До сих пор помню, как занимался в этом спектакле с их выдающимися артистами — Колей Караченцовым, Сашей Абдуловым, Леной Шаниной… Хотя уже больше 30 лет прошло. И это была не только постановка танцев, но и общее пластическое решение.
Возможно, связал бы свою жизнь и с кино. Фильм «Фуэте», если видели, «Евангелие для лукавого», «Анюта», «Дом у дороги»… Много и на телевидении работал.
Знаете, от чего это всё? От того, что люблю разнообразие, не могу чем-то одним только заниматься. Поэтому если бы не в балете проявил себя, то где-нибудь ещё. Но точно не сидел бы на месте. Есть у меня по данному поводу стихотворение:
Нет, не могу сидеть я за столом,
Как многие, сложивши руки,
И слово к слову подбирать со скуки,
И зарифмованные звуки
Лениво выводить пером.
Я, говорят, непостоянен. Каюсь!..
Мне скучно постоянство, и когда
Я с головой, как в омут, в творчество бросаюсь,
Минутой кажутся летящие года.
И, кажется, от сна я просыпаюсь,
Барахтаюсь в стихах, рисую до забвенья,
Иду ко дну, всплываю на мгновенье.
И радуюсь счастливой перемене,
Возникшей не в других — во мне.
Так что, очевидно, одного танца мне было мало. Долгое время я жил балетом и просто не мог заниматься чем-то другим в силу того, что был постоянно занят на сцене. Во всех практически постановках того времени у меня были главные роли. С утра до ночи «физика», «физика»… Извечная работа. А когда я закончил карьеру артиста, надо было чем-то заполнить образовавшуюся брешь. И в мою жизнь вошли живопись, поэзия.
Не могу сказать, что я открыл новую страницу в классическом танце… Это рассудит время. Мой педагог Алексей Николаевич Ермолаев, замечательный артист балета, любил говорить: «Зачем повторять то, что уже было, и то, что все делают? Необходимо делать что-нибудь другое, новое…» Поэтому я даже в старый репертуар пытался привнести много новых движений.
— Балет — это ведь музыкальное искусство?
— Да. И для меня в балете музыка диктует всё. Для того чтобы выразить её, надо научиться петь эту музыку внутри себя. Поэтому, когда я танцевал, она всегда жила во мне. Каждая фраза, каждая интонация её имели отражение на сцене. Когда она сливается с движением, становится зримой, тогда танец поражает, проникает в сердце. И перед нами возникают образы, рождаемые этими звуками и пластикой, заполняя собой всё пространство вокруг.
Что пугает?
— Владимир Викторович, понятно, что вся жизнь прошла в работе. Скажите, в житейском отношении вам легче и комфортнее было жить в то, советское, время или сейчас? Сейчас, когда очень многое изменилось: люди, кино, театр, балет… — Не знаю. Не могу вам это сказать. Но уверен почему-то только в одном: просто и легко вообще нигде и никогда не бывает. И, кстати, чем объяснить, что именно в тяжёлые сталинские времена создавались произведения невероятной силы. Потому что вопреки. Художник вообще часто творит «вопреки». Вот все говорят: «Так нельзя». А он мучается от того, что должен сделать именно так, а не иначе. И он делает.
А сейчас, думаете, что, проще стало? Нет, конечно, и сейчас не просто.
— Раньше же ещё была жёсткая цензура, теперь её нет.
— А это, кстати, очень плохо. Всё позволено, всё разрешено. Вот поэтому мы с вами и имеем то, что имеем. Иногда думаешь: «Побойтесь Бога, братцы! Что вы творите?!» Всё можно. Так что не могу признать, что это однозначно хорошо.
— А что вас в большей степени пугает в нашей жизни?
— Пугает? Пугают деньги. Пугают! Потому что они стали определять всё. И во всём. В политике, в искусстве… Везде! И когда они влияют на искусство так, как они влияют на всё, искусство перестаёт быть искусством. Как мне сказал один импресарио, раскрутить я могу кого и что угодно. По его словам, можно сделать так, что вот эту авторучку вы продадите за миллион. Я тогда не поверил. А он начал придумывать ей историю: кто работал этой ручкой, какие произведения были написаны? И дальше включается реклама, пиар и всё такое, что теперь так широко используется везде, где нужно что-то продать.
— Вас не пугает то, что происходит сейчас в мире? Не возмущает, что вклад советских солдат в победу над фашистской Германией ставится под сомнение, а героями становятся совершенно другие люди? Они теперь даже участвуют в парадах. — Не пугает. Но бесит иногда. А не пугает, потому что так было всегда. Сейчас же ещё предпринимают попытки поставить под сомнение акцию «Бессмертный полк». Вот, говорят, кого-то там даже обязывают пойти. Я не очень в это верю. Но даже если где-то это и так, то, может быть, иногда оно и нужно, особенно для молодёжи, которая многого не знает. Вы же помните, как эта акция всех потрясла. Совершенно замечательная идея, подхваченная миллионами людей, сплотившихся вокруг неё.
На фоне этих разговоров я вспомнил советские годы. Помните демонстрации по случаю 1 Мая и других праздников? Мы все выходили на улицы — и радовались происходящему. Я помню отлично: сидел у отца на плечах. Шли по Красной площади, и отец всех народов — Сталин — махал нам рукой. Было ощущение счастья, в котором мы участвовали все сами. А если разобраться, сами ли? Ведь на всех предприятиях назначались люди. «Вот вы должны пойти. Вот вам флажки, вот вам транспаранты…» Разве этого не было? Было. Но зато мы были ближе друг к другу, к своей истории. А сейчас что происходит? Задайте молодёжи вопрос о полководцах. Вам уже никто не скажет, кто такой Кутузов. Молодёжь сейчас не знает ничего. Это очень сложно, понимаете… Нельзя разрушать до основания, а потом неизвестно что строить. И опять разрушать. Просто если кому-то так захочется.
— Россию в последнее время обложили санкциями. А вас они каким-либо образом коснулись?
— Лично меня никаким образом не коснулись.
— Вы же выезжаете за рубеж…
— Да, выезжаю, но мне сейчас не хочется куда-то ехать. Вот США. Меня туда совершенно не тянет. Я там был много раз с 1959 года и видел трансформацию страны и людей… Там деньги определяют всё. Абсолютно!
— Наконец-то мы их догнали.
— В этом смысле, да, мы их догнали. Но люди разные везде встречаются. Негодяев полно и там, и здесь. Но ведь добрых людей, хоть и меньше, кажется, но они тоже везде есть.
— А что вы цените в человеке больше всего?
— Прежде всего, искренность, правду, доброту. Если человек каждый день стремится что-то хорошее узнавать, познавать, чтобы делиться этим с другими… Таких людей я люблю. Их меньше. Поэтому они ценнее.
— Ваша мама была глубоко верующим человеком. А вы?
— Я в детстве был верующим… Но со временем не то чтобы разуверился, а точнее — не стал воцерквлённым. В детстве я любил приходить в церковь и всё разглядывать — там же красиво! Роспись на стенах, иконы привлекали моё внимание. Я всё время спрашивал маму, кто на них изображён, и она мне рассказывала житие святых, Евангелие… И всякий раз, когда она что-то мне объясняла, вдруг рядом возникала какая-нибудь старушка, которая начинала её одёргивать и делать замечания: то нельзя поворачиваться, то нельзя разговаривать, то ещё что-то нельзя. И у меня уже после этого не было желания спрашивать что-то. Вот однажды я зашёл в монастырь. Решил поставить свечку. Подходит служка. «Нет, уберите, нельзя зажигать!» «Как нельзя? Почему?» — спрашиваю. «Вот будет служба, приходите». «Да послушайте, — объясняю ему, — меня потом не будет здесь. Я сейчас хочу…» И всё — настроения вернуться туда уже нет. Жаль!
— Владимир Викторович, за свою жизнь вы где только ни бывали. И в одном из интервью вы сказали, что ваш любимый город — Рим. А почему?
— Рим — это вечный город, где сама история в каждом камне, в каждом здании. Можно всю жизнь бродить пешком по Риму, но так до конца и не познать всех его тайн прошлого. Я очень люблю Италию, её искусство Возрождения, красоту архитектуры. А Рим — для меня особый город с первого же приезда в 1968 году. В Риме и в Италии я очень много выступал как артист, ставил как хореограф. Здесь меня и Катю (Максимова. — А.Д.) встречали с необыкновенной любовью страстные поклонники балета — мы были здесь всегда желанные гости. Пожалуй, по эмоциональной силе восприятия наших спектаклей самой яркой была публика в Италии и ещё в Аргентине. Нас принимали там просто как национальных героев.
— Каково чувствовать себя кумиром, легендой?
— Отвечу своим стихотворением:
Не думайте, что Вы незаменимы.
Подумайте о тех, кто был до Вас,
Кто чувствовал себя неотразимым,
Сверкал, горел и вдруг погас.
О тех, кому всегда мечталось
Оставить свой неповторимый след,
Кому когда-то доставалась
Вся сладость радостных побед.
Кто, как и Вы, хотел бессмертья,
Кто, как и Вы, желал любви,
Кто, как и Вы, сумел заметить
Всё то, что замечали Вы.
Не обольщайтесь! Всё не ново!
Ошибки те же под Луной.
И после Вас найдут другого,
И кто-то Вам на смену снова
Всплывёт над жизненной волной.
Не думайте, что Вы незаменимы,
Ведь заменили тех, кто был до Вас.
Порой нам кажется непогрешимым
Всё то, что так греховно в нас.
Не обольщайтесь!
Все мы заменимы.
Незаменимо только
Божество!
А впрочем…
— Приезжайте к нам ещё, будем рады видеть.
— Мы как раз обсуждаем этот вопрос. В 2020 году исполнится 110 лет Галине Сергеевне Улановой. Если министерство культуры России поддержит нас финансово, мы обязательно что-то сделаем — возможно, новый гала-концерт, и приедем к вам. В прошлый раз мы привезли артистов Большого театра. Тогда это был молодой состав, а сейчас они все звёзды первой величины.
— А за что бы вы сказали спасибо Галине Улановой?
— За всё! Хорошо кто-то сказал: за то, что она была. За то, что есть и осталась. Но если не напоминать молодёжи, никто никого не вспомнит уже через десяток лет.
Александр ДУБРОВИН